![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
tomtarОт старой крепости в испанской Корунье осталось лишь несколько фрагментов стен и бастион, превращенный в маленький висячий сад, носящий имя Сан-Карлос. Смотровая площадка на краю крепостной стены обращена к Атлантике. Позади, в глубине садика, в тени раскидистых дубов стоит саркофаг. Это могила английского генерала Джона Мура.
О Муре у нас, наверное, знают только любители военной истории. Он был уроженцем Глазго, происходил из родовитой, но не слишком богатой семьи, что, видимо, и определило выбор военной карьеры. Всю свою жизнь, начиная с пятнадцатилетнего возраста, провел в военных кампаниях. Сослуживцы его уважали: Мур слыл образцом офицера и джентльмена - "слуга царю, отец солдатам", был умен, порядочен и скромен. Немало сделал для реформы подготовки пехотных войск. Погиб в 47 лет во время наполеоновской кампании, прикрывая отступление британского корпуса из Коруньи.
Его смерти мы обязаны памятным образцом лирического дара русского офицера и появлением выразительного траурного марша.
О Муре у нас, наверное, знают только любители военной истории. Он был уроженцем Глазго, происходил из родовитой, но не слишком богатой семьи, что, видимо, и определило выбор военной карьеры. Всю свою жизнь, начиная с пятнадцатилетнего возраста, провел в военных кампаниях. Сослуживцы его уважали: Мур слыл образцом офицера и джентльмена - "слуга царю, отец солдатам", был умен, порядочен и скромен. Немало сделал для реформы подготовки пехотных войск. Погиб в 47 лет во время наполеоновской кампании, прикрывая отступление британского корпуса из Коруньи.
Его смерти мы обязаны памятным образцом лирического дара русского офицера и появлением выразительного траурного марша.
О том, как частный эпизод эпохи наполеоновских войн вошел в русскую поэзию как реквием мужественной и благородной жертве, уже есть хороший пост, так что мне остается только воспользоваться готовым текстом.
Стихотворение Чарльза Вулфа, как нетрудно заметить, было написано отнюдь не по горячим следам, а через 8 лет после героической гибели генерала Мура. Первые отклики на смерть Джона Мура были совсем не комплиментарными: британцы сочли отступление войск из Коруньи национальным позором, виня во всем командование во главе с Муром, и если бы тот не погиб на поле боя, от него, вероятнее всего, ждали бы "смытия вины собственной кровью". Собственно, Мура бы это не удивило. Он не ждал прощения и не прощал себя сам. В письме к леди Эстер Стенхоуп, отправленном за полтора месяца до гибели, Мур писал: "We are in a scrape, but I hope we shall have the spirit to get out of it. You must, however, be prepared to hear very bad news. . . Farewell, my dear Lady Hester. If I extricate myself, and those with me, from our present difficulties, I can return to you with satisfaction; but if not, it will be better that I should never quit Spain. - Мы в отчаянном положении, но надеюсь, у нас хватит мужества выйти из него с честью. Будьте готовы, однако, к наихудшим известиям... Прощайте, моя дорогая леди Эстер. Если я смогу вывести отсюда своих людей, я вернусь к вам с чувством выполненного долга. Если же нет, лучше будет мне навсегда остаться в Испании." Его последний бой не принес ему рукоплескания соотечественников, но спас жизни многим, успевшим отплыть из Коруньи. Мура, по его желанию, похоронили там, где он пал, торопливо и без лишних церемоний, спеша уйти от наступающего неприятеля.
И бедная почесть к ночи отдана;
Штыками могилу копали;
Нам тускло светила в тумане луна,
И факелы дымно сверкали.
Вступивший в город французский маршал Сульт не испытывал сомнений в военных заслугах Мура: именно по его приказу было возведено мраморное надгробие над могилой английского генерала. Слава национального героя настигла Джона Мура с опозданием в несколько лет, чему свидетельство творение Вулфа. А тогда, в январе 1809 его оплакали те немногие, кто знал его лично. И среди них - леди Эстер, о которой были последние слова Мура: "Попрощайтесь за меня со своей сестрой, Стенхоуп". Та самая леди Эстер Стенхоуп, которую обычно называли "пресловутая", а сама она предпочитала титул "Королевы пустыни".
" На Ближний Восток она отправилась где-то в начале девятнадцатого века. Дочь графа во времена, когда титул значил едва ли не все, мужественная, властная женщина, которая, будучи племянницей Питта, имела определенную репутацию даже в политических кругах. Пространствовав изрядное время по свету в окружении свиты, состоящей из любовника, рабов и домашнего доктора, она решила осесть в Сирии (в том виде, в каком пребывала тогда эта страна), где приобрела в свое владение высокогорную крепость неподалеку от Сидона.
Она поселилась в восточном государстве, одевалась как турецкий эмир и управляла домашней прислугой, албанской стражей, чернокожими рабами, компаньонами, конюхами и персональным доктором при помощи железной дисциплины, а подчас и самого натурального кнута. Ее крепость, располагавшаяся на безлесой горной вершине, представляла собой, по оценкам современников, "чарующий дворец".
<...>Бесстрашная, донельзя эгоистичная, надменная и горделивая, с годами все более обуреваемая усиливавшейся манией величия, она вмешивалась в дела политиков, бросала вызов местным эмирам и даже пыталась - причем небезуспешно - попирать закон. Похоже, со временем она и сама уверовала в свое мистическое предназначение Царицы Востока, которой суждено однажды въехать в Иерусалим с венцом на голове и в сопровождении нового Мессии.
Конец ее был таким, каким он и должен быть у человека, обрекшего себя на могущество и одиночество, - она умерла в нужде, промотав все свое состояние, в рассыпавшейся на глазах крепости, окруженная лишь слугами, которые нещадно обкрадывали ее, а к ней самой потеряли всякий интерес. Но наряду со своими долгами она оставила после себя кое-что еще - легенду, сохранившуюся до наших дней."
Леди Эстер, к своему несчастью, обладала острым умом и независимым характером, какого не ожидали в ее время от юных аристократок, да и не могли по достоинству оценить. Обычные занятия дам из высшего света были ей скучны, зато искренне увлекали совершенно неженственные беседы с политиками и военными, собиравшимися в доме ее дяди, Уильяма Питта-младшего, тогдашнего премьер-министра Великобритании. Питт обладал достаточным влиянием для того, чтобы общество назвало поведение леди Эстер не скандальным, а эксцентричным. Этой дамой, имевшей смелость жить своим умом, восхищались государственные мужи, поэт Байрон и светский щеголь Бо Браммел, но сама она говорила, что знает всего трех человек, безоговорочно достойных уважения: своего дядю Уильяма Питта, своего брата Чарльза и генерала Джона Мура. Чарльз Стенхоуп, служивший под началом Мура, погиб в тот же день в той же самой битве, лишь ненадолго пережив своего генерала. Леди Эстер лишилась последнего, что удерживало ее в Англии.
Иногда пишут, что переломным моментом в ее жизни стала гибель генерала Мура, с которым она якобы была обручена. Но никаких свидетельств романтических отношений между ними нет. Эстер Стенхоуп и Джона Мура связывала глубокая, преданная дружба двух сильных и по-своему одиноких личностей, которой они оба бесконечно дорожили. Всю последующую жизнь леди Эстер бережно хранила окровавленную перчатку Мура и медальон с локоном его волос. После ее смерти он случайно попал в руки британского консула в Яффе. Скорее всего, медальон, среди прочих вещей, был украден арабской прислугой, разграбившей дворец беспомощной престарелой "королевы пустыни". Консул переправил реликвию семье Мура. Тронутый нежданной находкой племянник генерала сообщил об этом в газеты.
Говорят, перед тем как отправиться в свое большое восточное приключение, леди Эстер побывала в Корунье на могиле Джона Мура, оставив в знак памяти цветок алого мака. Городская легенда утверждает, что каждый год 16 января в порт Коруньи заходило судно с Ближнего Востока, с которого спускалась одинокая дама в траурной одежде, чтобы оплакать одного из лучших солдат, каких имела Британия, и возложить на его могилу неизменный цветок мака.
Венки из маков действительно украшают мраморный саркофаг. Но традиция поминать павших цветами мака возникла лишь сто лет спустя после смерти Джона Мура, в Первую мировую войну, благодаря одному короткому стихотворению. Его написал в мае 1915 года канадский военный врач Джон Мак-Крей, похоронив своего друга — убитого в битве при Ипре лейтенанта Алексиса Хелмера, в поле, усеянном цветами мака.
Стихотворение "На полях Фландрии" было опубликовано в журнале "Punch" в том же 1915 году, и стало символом самопожертвования всех, кто сражался в этой войне, и вскоре обошло все фронты Первой Мировой войны. Позже, стихотворение стало песней. Но сам Мак-Крей уже не узнал об этом. Он погиб в январе 1918 и был погребен во Франции. В его доме в Канаде, где сейчас музей, установлена бронзовая плита с выгравированным стихотворением.
Думается, стихотворению Мак-Крея обязано своим появлением и песня о маках Монте-Кассино, превратившаяся в неофициальный гимн польской армии. Это она звучит фоном в знаменитой сцене с горящими стопками в фильме Анджея Вайды "Пепел и алмаз".
Дань уважения от соотечественников "одр одинокий в чужой стороне" все же получил: над саркофагом сэра Джона Мура раскинули ветви дубы, выращенные из отростков дерева, которое некогда росло возле его дома в пригороде Лондона. А на пилонах мрачноватого портала, смотрящего в сторону Альбиона, высечены стихотворные строки на английском и испанском.
Слева - та самая элегия Чарльза Вулфа "На погребение сира Джона Мура"; справа, вопреки ожиданию, - не перевод на испанский, а совершенно самостоятельное стихотворение выдающейся галисийской поэтессы Росалии де Кастро "Na tomba do xeneral ingles Sir John Moore" ("У могилы английского генерала сэра Джона Мура"), написанное в 1880 году. Испанцы ухитрились одновременно почтить национальное достояние своей и чужой страны.
Там же, у входа в садик Сан-Карлос установлена мраморная доска в память о 172 офицерах и матросах британского судна "Серпент", погибших в 1890 году в кораблекрушении у берегов Галисии, сухо извещающая: "Англия ждет, что каждый исполнит свой долг".
Оригинал взят у sergeytsvetkov в Генерал Джон Мур, или Жертвы борьбы роковой
16 января 1809 года, при Ла-Корунье, английский экспедиционный корпус выдержал тяжелый бой с французской армией маршала Сульта. Главнокомандующий англичан генерал Джон Мур, подобно Нельсону, получил в бою смертельное ранение: пушечное ядро, попав ему в левый бок, переломало ребра, кости плеча и повредило лёгкое. Он оставался в сознании еще довольно долгое время и умер со словами: «Я надеюсь, моя страна почтит мои заслуги».
Джон Мур действительно оказал родине неоценимые услуги, противостоя французам в Голландии, Италии, Египте, Вест-Индии. В 1808 году у него был шанс умереть от русской пули — английское правительство послало его на помощь Швеции, которая вела войну против России; однако у генерала возникли трения со шведским королем Густавом IV, и его перевели в Испанию.
Англия почтила заслуженного генерала устами поэта Чарльза Вулфа (1791−1823), написавшего в 1816 году стихотворение «Погребение Сэра Джона Мура в Корунье», которая начинается со слов:
(Английский текст полностью)
В 1825 году оно попалось на глаза поэту и переводчику Ивану Ивановичу Козлову (1779–1840).
Этот талантливый человек, которому мы обязаны «Вечерним звоном», в то время переживал тяжелейший кризис: паралич ног и слепота превратили его из блестящего гвардейского офицера в калеку. Но именно физический недуг пробудил в нем поэтический дар. В.А. Жуковский писал о Козлове: «Несчастье сделало его поэтом, и годы страдания были самыми деятельными ума его. Знавши прежде совершенно французский и итальянский языки, он уже на одре болезни, лишенный зрения, научился по-английски и по-немецки, и все, что прочитал он на сих языках, осталось врезанным в его памяти...».
Перевод Козлова стихотворения Вулфа был напечатан под названием «На погребение английского генерала сира Джона Мура»:
Друг Козлова Александр Егорович Варламов (1801–1848), одаренный композитор-дилетант, положил слова на музыку.
В последние годы жизни Варламов работал над серией обработок для голоса с фортепьяно русских и украинских народных песен «Русский певец» (не окончил, вышли 43 песни). Некоторые песни Варламова стали народными («Красный сарафан», «Вдоль по улице метелица метет»). Творчеством Варламова восхищались многие зарубежные музыканты, в том числе знаменитый венгерский композитор и пианист Ференц Лист.
Романс быстро стал популярным, особенно среди офицеров. Россия вела войны с Турцией, начала покорение Кавказа, так что поводов затянуть торжественную печальную мелодию было более чем достаточно. В исполнении духовых оркестров романс превратился в траурный марш. Пели его и казаки.
Предположительно, впервые в качестве военного траурного марша произведение Козлова-Варламова прозвучало на похоронах генерал-адъютанта Карла Ивановича Бистрома, умершего в 1838 году от старых ран.
Спустя несколько десятилетий популярную траурную мелодию расслышали и в революционной среде.
В 1870-х годах бедствующий поэт и публицист Антон Алексеевич Амосов (1854–1915), публиковавшийся под псевдонимом А. Архангельский, написал к ней новые слова, использовав свои два более ранние стихотворения:
Получилось душещипательно-пафосно — вполне в революционном вкусе. Очень скоро «мы» заменили на более скромное «вы» (да от лица умерших и петь как-то не очень здорово), сгладили стилистические шероховатости, и на похоронах «жертв режима» повсеместно зазвучало:
Н.К.Крупская рассказывает в своих воспоминаниях, что группа русских большевиков-эмигрантов во главе с В.И.Лениным стихийно запела эту песню под впечатлением известия о кровавом воскресенье 9 января 1905 года: «Собравшиеся почти не говорили между собой, слишком все были взволнованы. Запели "Вы жертвою пали...", лица были сосредоточены. Всех охватило сознание, что революция уже началась... что теперь совсем уже близко то время, когда "падет произвол, и восстанет народ, великий, могучий, свободный...».
Есть свидетельство очевидца, что «Вы жертвою пали...» пели перед расстрелом 19 матросов — участников Кронштадтского мятежа 1906 года.
Впервые легально революционный траурный марш прозвучал на так называемых «похоронах жертв Февральской революции» в Петрограде (23 марта 1917 г.).
После Октября 1917 года песня была занесена в Германию — немецкий текст под заглавием «Бессмертная жертва» написал дирижер Герман Шерхен, которого Первая мировая война застигла в России.
На мелодии «Вы жертвою пали...» построена 3-я часть 11-й симфонии Д. Шостаковича.
Третья часть - примерно с 35-й минуты.
sergeytsvetkov в Генерал Джон Мур, или Жертвы борьбы роковой 16 января 1809 года, при Ла-Корунье, английский экспедиционный корпус выдержал тяжелый бой с французской армией маршала Сульта. Главнокомандующий англичан генерал Джон Мур, подобно Нельсону, получил в бою смертельное ранение: пушечное ядро, попав ему в левый бок, переломало ребра, кости плеча и повредило лёгкое. Он оставался в сознании еще довольно долгое время и умер со словами: «Я надеюсь, моя страна почтит мои заслуги».
Джон Мур действительно оказал родине неоценимые услуги, противостоя французам в Голландии, Италии, Египте, Вест-Индии. В 1808 году у него был шанс умереть от русской пули — английское правительство послало его на помощь Швеции, которая вела войну против России; однако у генерала возникли трения со шведским королем Густавом IV, и его перевели в Испанию.
Англия почтила заслуженного генерала устами поэта Чарльза Вулфа (1791−1823), написавшего в 1816 году стихотворение «Погребение Сэра Джона Мура в Корунье», которая начинается со слов:
Not a drum was heard, not a funeral note, As his corse to the rampart we hurried; Not a soldier discharged his farewell shot O'er the grave where our hero we buried.
(Английский текст полностью)
В 1825 году оно попалось на глаза поэту и переводчику Ивану Ивановичу Козлову (1779–1840).
Этот талантливый человек, которому мы обязаны «Вечерним звоном», в то время переживал тяжелейший кризис: паралич ног и слепота превратили его из блестящего гвардейского офицера в калеку. Но именно физический недуг пробудил в нем поэтический дар. В.А. Жуковский писал о Козлове: «Несчастье сделало его поэтом, и годы страдания были самыми деятельными ума его. Знавши прежде совершенно французский и итальянский языки, он уже на одре болезни, лишенный зрения, научился по-английски и по-немецки, и все, что прочитал он на сих языках, осталось врезанным в его памяти...».
Перевод Козлова стихотворения Вулфа был напечатан под названием «На погребение английского генерала сира Джона Мура»:
Не бил барабан перед смутным полком, Когда мы вождя хоронили, И труп не с ружейным прощальным огнем Мы в недра земли опустили. И бедная почесть к ночи отдана; Штыками могилу копали; Нам тускло светила в тумане луна, И факелы дымно сверкали. На нем не усопших покров гробовой, Лежит не в дощатой неволе — Обернут в широкий свой плащ боевой, Уснул он, как ратники в поле. Недолго, но жарко молилась творцу Дружина его удалая И молча смотрела в глаза мертвецу, О завтрашнем дне помышляя. Быть может, наутро внезапно явясь, Враг дерзкий, надменности полный, Тебя не уважит, товарищ, а нас Умчат невозвратные волны. О нет, не коснется в таинственном сне До храброго дума печали! Твой одр одинокий в чужой стороне Родимые руки постлали. Еще не свершен был обряд роковой, И час наступил разлученья; И с валу ударил перун вестовой, И нам он не вестник сраженья. Прости же, товарищ! Здесь нет ничего На память могилы кровавой; И мы оставляем тебя одного С твоею бессмертною славой.
Друг Козлова Александр Егорович Варламов (1801–1848), одаренный композитор-дилетант, положил слова на музыку.
В последние годы жизни Варламов работал над серией обработок для голоса с фортепьяно русских и украинских народных песен «Русский певец» (не окончил, вышли 43 песни). Некоторые песни Варламова стали народными («Красный сарафан», «Вдоль по улице метелица метет»). Творчеством Варламова восхищались многие зарубежные музыканты, в том числе знаменитый венгерский композитор и пианист Ференц Лист.
Романс быстро стал популярным, особенно среди офицеров. Россия вела войны с Турцией, начала покорение Кавказа, так что поводов затянуть торжественную печальную мелодию было более чем достаточно. В исполнении духовых оркестров романс превратился в траурный марш. Пели его и казаки.
Предположительно, впервые в качестве военного траурного марша произведение Козлова-Варламова прозвучало на похоронах генерал-адъютанта Карла Ивановича Бистрома, умершего в 1838 году от старых ран.
Спустя несколько десятилетий популярную траурную мелодию расслышали и в революционной среде.
В 1870-х годах бедствующий поэт и публицист Антон Алексеевич Амосов (1854–1915), публиковавшийся под псевдонимом А. Архангельский, написал к ней новые слова, использовав свои два более ранние стихотворения:
Мы жертвою пали борьбы роковой, Любви беззаветной к народу; Мы отдали всё, что могли, за него, За жизнь его, труд и свободу. Порой изнывали мы в тюрьмах сырых... Свой суд беззаконный над нами Судьи-палачи изрекли, и на казнь Идем мы, гремя кандалами. А деспот пирует в роскошном дворце, Тревогу вином заливая, Но грозные буквы давно на стене Уж чертит рука роковая... . . . . . . . . . . . .
Получилось душещипательно-пафосно — вполне в революционном вкусе. Очень скоро «мы» заменили на более скромное «вы» (да от лица умерших и петь как-то не очень здорово), сгладили стилистические шероховатости, и на похоронах «жертв режима» повсеместно зазвучало:
Вы жертвою пали в борьбе роковой Любви беззаветной к народу, Вы отдали всё, что могли, за него, За честь его, жизнь и свободу! Порой изнывали по тюрьмам сырым, Свой суд беспощадный над вами Враги-палачи уж давно изрекли, И шли вы, гремя кандалами. Идете, усталые, цепью гремя, Закованы руки и ноги, Спокойно и гордо свой взор устремя, Вперед по пустынной дороге. Нагрелися цепи от знойных лучей И в тело впилися змеями, И каплет на землю горячая кровь Из ран, растравленных цепями. А деспот пирует в роскошном дворце, Тревогу вином заливая, Но грозные буквы давно на стене Уж чертит рука роковая! Настанет пора — и проснется народ, Великий, могучий, свободный! Прощайте же, братья, вы честно прошли Ваш доблестный путь, благородный!
Н.К.Крупская рассказывает в своих воспоминаниях, что группа русских большевиков-эмигрантов во главе с В.И.Лениным стихийно запела эту песню под впечатлением известия о кровавом воскресенье 9 января 1905 года: «Собравшиеся почти не говорили между собой, слишком все были взволнованы. Запели "Вы жертвою пали...", лица были сосредоточены. Всех охватило сознание, что революция уже началась... что теперь совсем уже близко то время, когда "падет произвол, и восстанет народ, великий, могучий, свободный...».
Есть свидетельство очевидца, что «Вы жертвою пали...» пели перед расстрелом 19 матросов — участников Кронштадтского мятежа 1906 года.
Впервые легально революционный траурный марш прозвучал на так называемых «похоронах жертв Февральской революции» в Петрограде (23 марта 1917 г.).
После Октября 1917 года песня была занесена в Германию — немецкий текст под заглавием «Бессмертная жертва» написал дирижер Герман Шерхен, которого Первая мировая война застигла в России.
На мелодии «Вы жертвою пали...» построена 3-я часть 11-й симфонии Д. Шостаковича.
Третья часть - примерно с 35-й минуты.
Стихотворение Чарльза Вулфа, как нетрудно заметить, было написано отнюдь не по горячим следам, а через 8 лет после героической гибели генерала Мура. Первые отклики на смерть Джона Мура были совсем не комплиментарными: британцы сочли отступление войск из Коруньи национальным позором, виня во всем командование во главе с Муром, и если бы тот не погиб на поле боя, от него, вероятнее всего, ждали бы "смытия вины собственной кровью". Собственно, Мура бы это не удивило. Он не ждал прощения и не прощал себя сам. В письме к леди Эстер Стенхоуп, отправленном за полтора месяца до гибели, Мур писал: "We are in a scrape, but I hope we shall have the spirit to get out of it. You must, however, be prepared to hear very bad news. . . Farewell, my dear Lady Hester. If I extricate myself, and those with me, from our present difficulties, I can return to you with satisfaction; but if not, it will be better that I should never quit Spain. - Мы в отчаянном положении, но надеюсь, у нас хватит мужества выйти из него с честью. Будьте готовы, однако, к наихудшим известиям... Прощайте, моя дорогая леди Эстер. Если я смогу вывести отсюда своих людей, я вернусь к вам с чувством выполненного долга. Если же нет, лучше будет мне навсегда остаться в Испании." Его последний бой не принес ему рукоплескания соотечественников, но спас жизни многим, успевшим отплыть из Коруньи. Мура, по его желанию, похоронили там, где он пал, торопливо и без лишних церемоний, спеша уйти от наступающего неприятеля. И бедная почесть к ночи отдана;
Штыками могилу копали;
Нам тускло светила в тумане луна,
И факелы дымно сверкали.
Вступивший в город французский маршал Сульт не испытывал сомнений в военных заслугах Мура: именно по его приказу было возведено мраморное надгробие над могилой английского генерала. Слава национального героя настигла Джона Мура с опозданием в несколько лет, чему свидетельство творение Вулфа. А тогда, в январе 1809 его оплакали те немногие, кто знал его лично. И среди них - леди Эстер, о которой были последние слова Мура: "Попрощайтесь за меня со своей сестрой, Стенхоуп". Та самая леди Эстер Стенхоуп, которую обычно называли "пресловутая", а сама она предпочитала титул "Королевы пустыни".
" На Ближний Восток она отправилась где-то в начале девятнадцатого века. Дочь графа во времена, когда титул значил едва ли не все, мужественная, властная женщина, которая, будучи племянницей Питта, имела определенную репутацию даже в политических кругах. Пространствовав изрядное время по свету в окружении свиты, состоящей из любовника, рабов и домашнего доктора, она решила осесть в Сирии (в том виде, в каком пребывала тогда эта страна), где приобрела в свое владение высокогорную крепость неподалеку от Сидона. Она поселилась в восточном государстве, одевалась как турецкий эмир и управляла домашней прислугой, албанской стражей, чернокожими рабами, компаньонами, конюхами и персональным доктором при помощи железной дисциплины, а подчас и самого натурального кнута. Ее крепость, располагавшаяся на безлесой горной вершине, представляла собой, по оценкам современников, "чарующий дворец".
<...>Бесстрашная, донельзя эгоистичная, надменная и горделивая, с годами все более обуреваемая усиливавшейся манией величия, она вмешивалась в дела политиков, бросала вызов местным эмирам и даже пыталась - причем небезуспешно - попирать закон. Похоже, со временем она и сама уверовала в свое мистическое предназначение Царицы Востока, которой суждено однажды въехать в Иерусалим с венцом на голове и в сопровождении нового Мессии.
Конец ее был таким, каким он и должен быть у человека, обрекшего себя на могущество и одиночество, - она умерла в нужде, промотав все свое состояние, в рассыпавшейся на глазах крепости, окруженная лишь слугами, которые нещадно обкрадывали ее, а к ней самой потеряли всякий интерес. Но наряду со своими долгами она оставила после себя кое-что еще - легенду, сохранившуюся до наших дней."
(Мэри Стюарт "Гончие Гавриила")
Леди Эстер, к своему несчастью, обладала острым умом и независимым характером, какого не ожидали в ее время от юных аристократок, да и не могли по достоинству оценить. Обычные занятия дам из высшего света были ей скучны, зато искренне увлекали совершенно неженственные беседы с политиками и военными, собиравшимися в доме ее дяди, Уильяма Питта-младшего, тогдашнего премьер-министра Великобритании. Питт обладал достаточным влиянием для того, чтобы общество назвало поведение леди Эстер не скандальным, а эксцентричным. Этой дамой, имевшей смелость жить своим умом, восхищались государственные мужи, поэт Байрон и светский щеголь Бо Браммел, но сама она говорила, что знает всего трех человек, безоговорочно достойных уважения: своего дядю Уильяма Питта, своего брата Чарльза и генерала Джона Мура. Чарльз Стенхоуп, служивший под началом Мура, погиб в тот же день в той же самой битве, лишь ненадолго пережив своего генерала. Леди Эстер лишилась последнего, что удерживало ее в Англии.
Иногда пишут, что переломным моментом в ее жизни стала гибель генерала Мура, с которым она якобы была обручена. Но никаких свидетельств романтических отношений между ними нет. Эстер Стенхоуп и Джона Мура связывала глубокая, преданная дружба двух сильных и по-своему одиноких личностей, которой они оба бесконечно дорожили. Всю последующую жизнь леди Эстер бережно хранила окровавленную перчатку Мура и медальон с локоном его волос. После ее смерти он случайно попал в руки британского консула в Яффе. Скорее всего, медальон, среди прочих вещей, был украден арабской прислугой, разграбившей дворец беспомощной престарелой "королевы пустыни". Консул переправил реликвию семье Мура. Тронутый нежданной находкой племянник генерала сообщил об этом в газеты.
Говорят, перед тем как отправиться в свое большое восточное приключение, леди Эстер побывала в Корунье на могиле Джона Мура, оставив в знак памяти цветок алого мака. Городская легенда утверждает, что каждый год 16 января в порт Коруньи заходило судно с Ближнего Востока, с которого спускалась одинокая дама в траурной одежде, чтобы оплакать одного из лучших солдат, каких имела Британия, и возложить на его могилу неизменный цветок мака.
Венки из маков действительно украшают мраморный саркофаг. Но традиция поминать павших цветами мака возникла лишь сто лет спустя после смерти Джона Мура, в Первую мировую войну, благодаря одному короткому стихотворению. Его написал в мае 1915 года канадский военный врач Джон Мак-Крей, похоронив своего друга — убитого в битве при Ипре лейтенанта Алексиса Хелмера, в поле, усеянном цветами мака.
| IN FLANDERS FIELDS By: Lieutenant Colonel John McCrae, MD (1872-1918) Canadian Army In Flanders Fields the poppies blow Between the crosses row on row, That mark our place; and in the sky The larks, still bravely singing, fly Scarce heard amid the guns below. We are the Dead. Short days ago We lived, felt dawn, saw sunset glow, Loved and were loved, and now we lie In Flanders fields. Take up our quarrel with the foe: To you from failing hands we throw The torch; be yours to hold it high. If ye break faith with us who die We shall not sleep, though poppies grow In Flanders fields. | ВО ФЛАНДРИИ В ПОЛЯХ (перевод Надежды Радченко) Во Фландрии вновь маки расцвели Среди крестов, что встали ряд за рядом В том самом месте, где мы полегли. Вновь жаворонки песни завели, Едва слышны сквозь грохот канонады. Мы пали. Но недавно жили мы. Встречали и закаты, и рассветы. Любимы были и любили мы, Пока не полегли на поле этом Во Фландрии. Мы ненависть к врагам вам завещаем, Из ослабевших рук примите факел, Держите крепче, выше поднимая, Как символ нашей веры сохраняя! Пока нас помнят, расцветают маки Во Фландрии в полях. |
Стихотворение "На полях Фландрии" было опубликовано в журнале "Punch" в том же 1915 году, и стало символом самопожертвования всех, кто сражался в этой войне, и вскоре обошло все фронты Первой Мировой войны. Позже, стихотворение стало песней. Но сам Мак-Крей уже не узнал об этом. Он погиб в январе 1918 и был погребен во Франции. В его доме в Канаде, где сейчас музей, установлена бронзовая плита с выгравированным стихотворением.
Думается, стихотворению Мак-Крея обязано своим появлением и песня о маках Монте-Кассино, превратившаяся в неофициальный гимн польской армии. Это она звучит фоном в знаменитой сцене с горящими стопками в фильме Анджея Вайды "Пепел и алмаз".
| Czerwone Maki na Monte Cassino ...Czerwone maki na Monte Cassino Zamiast rosy piły polską krew. Po tych makach szedł żołnierz i ginął, Lecz od śmierci silniejszy był gniew. Przejdą lata i wieki przeminą, Pozostaną ślady dawnych dni… I tylko maki na Monte Cassino Czerwieńsze będą, bo z polskiej wzrosną krwi.... | Красные маки на Монте-Кассино перевод Ирины Поляковой ...Краснеют маки на Монте-Кассино От кровавой росы опьянев. Шли поляки, и смерть их косила, Но сильнее, чем смерть, был их гнев. Пусть проходят столетия мимо - Сохранится память давних дней. И только маки на Монте-Кассино От польской крови становятся красней... |
Дань уважения от соотечественников "одр одинокий в чужой стороне" все же получил: над саркофагом сэра Джона Мура раскинули ветви дубы, выращенные из отростков дерева, которое некогда росло возле его дома в пригороде Лондона. А на пилонах мрачноватого портала, смотрящего в сторону Альбиона, высечены стихотворные строки на английском и испанском.
Слева - та самая элегия Чарльза Вулфа "На погребение сира Джона Мура"; справа, вопреки ожиданию, - не перевод на испанский, а совершенно самостоятельное стихотворение выдающейся галисийской поэтессы Росалии де Кастро "Na tomba do xeneral ingles Sir John Moore" ("У могилы английского генерала сэра Джона Мура"), написанное в 1880 году. Испанцы ухитрились одновременно почтить национальное достояние своей и чужой страны.
Там же, у входа в садик Сан-Карлос установлена мраморная доска в память о 172 офицерах и матросах британского судна "Серпент", погибших в 1890 году в кораблекрушении у берегов Галисии, сухо извещающая: "Англия ждет, что каждый исполнит свой долг".
